Мышка умолкла, ужасно застеснявшись своей длинной речи. Валерий Павлович насмешливо посмотрел на нее и спросил:

– Марья Филипповна, вы стихи случайно не пишете? А то дали бы почитать!

Мышка скромно ответила:

– Нет, не пишу, – и выглянула за дверь. – Я так и думала, Таня в палате! – обрадованно сказала она.

– Ну да, она у нас медицинское светило! Уж если зашла в палату, так все сразу всем будет ясно и все сразу будут здоровы! – ворчливо отозвался Валерий Павлович, надевая очки. Зазвонил внутренний телефон. Чистяков неохотно снял трубку.

– Ну вот, – сказал он. – Хватит болтать – к нам повесившийся. Звонили из приемного, я пойду его смотреть, а ты свяжись с ЛОР-отделением, чтобы отоларинголог тоже спустился – нет ли переломов хрящей гортани. Кстати, переводной эпикриз написала?

Мышка протянула ему историю болезни, но он не взял.

– Если написала, то хорошо. Я не буду читать, некогда. Звони тогда в кардиологию, пусть быстрее забирают больного с инфарктом. На его место положим повешенного, чтобы третью палату не открывать, а то там полы мыть некому.

Мышка встала, Валерий Павлович пошел к двери.

– Да, не забудь, – повернулся он у самого выхода, – свяжись все-таки с хирургией, узнай, когда они придут делать перевязку кавказцу. За полчаса до перевязки введешь ему промедол. И нейролептик. И вообще, он какой-то нервный. – Чистяков секунду подумал. – Ты лучше дай ему внутривенный наркоз на десять минут на время перевязки, чтобы спокойно лежал, дал осмотреть раны.

Мышка пометила что-то себе в блокнотик. Валерий Павлович продолжал.

– Если следователь придет без меня, расскажи ему про синяки на запястьях у девочки, опиши их в истории болезни. Еще передай ему привет от меня и скажи, что, по моему мнению, ему есть тут над чем поработать. Пусть дождется, пока я приду. Все поняла?

У Мышки, которая дежурила с Барашковым всю предыдущую ночь, в голове клубился легкий туман. Но ее цепкая память все равно не упустила ни слова из приказаний Валерия Павловича. Доктор аккуратно записала все указания в блокнотик, чтобы что-нибудь не забыть. Она вообще любила порядок во всем.

Врачебная конференция подходила к концу. Монотонно заканчивали жужжать выступающие. Главный врач, сверкая очками, руководил народом. Доктор Азарцев, отгородившись от всех газетой, потихоньку дремал. Он не хотел ничего слушать. Мало ли за свою жизнь он насиделся на таких же или почти таких конференциях? Но помимо его воли речи выступающих не проскакивали мимо, а воспринимались целиком. Проблемы были одни и те же. Все казалось таким знакомым, таким одинаковым, как будто он сам проработал в этой больнице не менее пятнадцати лет. Был он сейчас здесь, однако, в первый раз.

Потихоньку Азарцев стал наблюдать за присутствующими. Конечно, всех он не видел. Лицом к нему, за покрытым сукном столом, сидел только главный врач да несколько приближенных к нему лиц. Остальная масса людей оказалась к нему спинами, и он мог видеть только затылки. Но и сзади наблюдать было интересно. Терапевтов можно было узнать по тому, что они сидели в открытых халатах, без шапочек, женщины с прическами, мужчины почти поголовно в очках. Хирурги и травматологи уселись стройными рядами, состоявшими практически из одних мужиков, все в специальных зеленых пижамах. Причем несмотря на то, что во всей больнице было прохладно, а в конференц-зале – по-настоящему холодно, хирурги храбро выставляли напоказ волосатые мощные руки и груди. Лысые доктора надвигали шапочки поближе на лоб, но иногда (это Владимир подмечал и раньше) снимали их, когда никто не видел, и быстро протирали лысины салфетками. Те, кто сохранил шевелюры, шапочки игнорировали. Если бы Володя мог заглянуть под кресла, то мало у кого из мужчин увидел бы туфли на ногах – большинство щеголяли в мягких растоптанных шлепанцах.

Доктора-офтальмологи были маленькие, чистенькие, аккуратненькие. Преимущественно женщины в красивых импортных халатиках и кружевных блузках.

Гинекологи-женщины были шумные, худощавые, энергичные. У них была своеобразная мода носить массивные золотые украшения. Их пальцы были унизаны перстнями, а когда гинекологи наклонялись, Владимир видел, как раскачивались в ушах крупные серьги с камнями. Некоторые гинекологи-мужчины отличались пикантной томностью, в их ряды даже затесался молодой человек с залихватскими бачками и прической «хвостом», что для докторов какой-нибудь третьей гнойной хирургии было просто немыслимо.

А лор-врачи, и взрослые и детские, которых в больницах часто ласково называют «лориками», настолько срослись со своими головными рефлекторами, что не снимали их ни в какое время суток – и так и сидели на конференции, гордо завернув круглые зеркала высоко надо лбами.

В целом общество было довольно забавным, веселым и шумливым. Кроме главного врача только один господин счел необходимым явиться на конференцию в костюме и галстуке. Это был человек очень маленького роста, сидя – не больше ребенка, с кривым и горбатым носом, пестрыми, зелеными в крапинку, умными, насмешливыми глазами и какой-то сатанинской улыбкой.

Володя не мог не обратить внимания на этого человека, так как тот сидел недалеко, в одном с ним ряду, и все время пытался острить. Он хватал за руку свою соседку, наклонялся к ней, заглядывал в глаза и противно хихикал, а она либо молчала, либо отвечала «да» или «нет». Эта женщина тоже привлекла внимание Володи: он узнал в ней «шалаву» – незнакомку, покупавшую в магазине кофе и сыр. Но теперь перед ним была никак не «шалава». Светлые волосы были аккуратно причесаны, лицо спокойно, сосредоточенно, маленькие крепкие руки без признаков маникюра с коротко остриженными ногтями двигались уверенно и не суетливо.

«Интересно, кто она по специальности? – подумал Азарцев. – Руки не изнеженные, сильные. Неужели из наших?» Под «нашими» он подразумевал врачей, специальности которых требуют практических навыков, а не только философских рассуждений, как в терапии. Он нисколько не умалял значения терапевтов, даже наоборот, преклонялся перед знаниями некоторых из них, но люди практических специальностей по характеру были ему ближе. Ни для кого из врачей не секрет, что медицинская специальность – это характер. И наоборот, каков характер – такова и специальность. Перед ним были руки-труженицы, с шелушащейся от частого мытья кожей, с крепкими подвижными пальцами, не боящимися никакого врачебного труда. Такие руки могли быть и у врача-эндоскописта, и у гинеколога, и у окулиста, и у отоларинголога, да мало ли еще у кого. Против того, что дама принадлежала к хирургам, свидетельствовала одежда. Юбка, кофта – все как обычно, никаких пижамных штанов. К тому же на руках не было следов йода.

– Давно уже я не видел вас в моем царстве мертвых, – разливался мелким бесом перед дамой самовлюбленный галстучный тип.

«Ах, вот он кто! – догадался Азарцев. – Он – патологоанатом». Кто еще, кроме патологоанатомов, может иметь такое одухотворенное и вместе с тем отвратительное выражение лица? Простаки и добряки в патанатомию работать не идут. Эта специальность для избранных, самой природой предназначенных сопоставлять, исследовать и, черт возьми, ехидничать и обвинять, забывая порой, что исследования в покойном, в прямом смысле, уединении с патологоанатомическим атласом и микроскопом весьма отличаются от горячки мыслей при виде погибающего, но еще пока живого больного.